День рождения обители

1 октября (18 сентября), в день памяти прп. Евмения, епископа Гортинского, Аносину Борисоглебскому монастырю исполняется 189 лет. Основание Аносина монастыря связано с именем выдающихся подвижников девятнадцатого столетия: Московского святителя Филарета (Дроздова) и игумении Евгении (кн.Мещерской). В его создании отразилось желание воскресить дух древнего иноческого жития, которым так ярко сияли монастыри древней Руси. Аносинская обитель стала первым женским монастырем в Московской епархии, устроенным по общежительному образцу. Благодаря строгому уставу и усердию сестер вскоре она, действительно, становится образцовой общежительной пустынью как по укладу жизни, так и по духовным достижениям, славясь прежде всего своим подвижничеством, отчего стяжала в народе имя «Женской Оптиной Пустыни».

В соответствии с доброй традицией «день рождения» обители будет отмечен торжественным богослужением, благодарственным молебном и крестным ходом.

 

Страницы  летописи Аносина Борисоглебского монастыря

Об открытии Аносина Борисоглебского монастыря 18 сентября (1 октября н.ст.) 1823 года.

В Москву назначили Преосвященного Филарета из Твери. Про него слышно было, что он человек очень ученый, искусный проповедник, но весьма строгий и столько же требовательный к другим, сколько воздержный в своей жизни, и духовенство с первой поры трепетало пред ним. Он был расположен к монашеству, часто езжал и гащивал по монастырям и был очень взыскателен с монахами, так что все очень его боялись.

Княгиня Авдотья Николаевна Мещерская с ним познакомилась, он очень к ней расположился, и так как она была точно в Боге живущая и усердно хлопотавшая об устройстве своей общины, которую ей желалось сделать монастырем, то она часто у него бывала, находила большое утешение в его духовных беседах и имела с ним постоянную переписку.

17 апреля 1823 года княгиня поступила в ранее устроенное ей Борисо-Глебское общежитие. «Дети мои, — так описывает она свой выход из дома, — ибо зятя не отделяю от дочери в любви ко мне и горести, которую тогда оба высказали и которая сдерживалась только покорностью воле Божией и моему непреклонному намерению; друг мой Елисавета Алексеевна Ельчанинова, приехавшая к этому дню; воспитывающиеся у меня девицы, домочадцы мои присутствовали при выходе моем из дома. Перо не в состоянии выразить того не заслуженного чувства любви, с которым все вкупе тогда со мною прощались... Я взяла в руки икону Боголюбской Божией Матери, благословение моих родителей, и пошла; они бросались мне под ноги, но я шла посреди стона и плача... творя молитву, все вперед, в храм Божий».

Все время пребывания ее в общежитии она находилась в полном послушании у смотрительницы, бывшей Матрены Ивановны, и на всякое дело испрашивала ее благословение. Перед поступлением в общежитие Евдокия Николаевна по совету Высокопреосвященного Филарета подала прошение об обращении Борисо-Глебского общежития в монастырь, присоединив к прошению планы всех существующих уже зданий и указав на те, которые намеревалась вновь выстроить на свой счет. Святитель одобрял ее желание устроить монастырь общежительный по образцу мужских, каковых тогда женских еще не было в Московской епархии, и взялся выхлопотать ей Высочайшее разрешение. «В прошении моем, — пишет она, — я представила в игумении смотрительницу, а о себе молвила, чтобы благословлено мне было войти в число сестер, а по прошествии трехлетия, Богу изволившу, принять мне монашеское звание». От июня 25-го 1823 года последовал указ об обращении Борисо-Глебского общежития в Борисо-Глебский Аносинский общежительный монастырь и о поступлении в оный учредительницы его княгини Евдокии Николаевны Мещерской.

Когда все это дело уладилось и общину разрешено было переименовать в монастырь, княгиня очень обрадовалась и поехала к архиерею Филарету. Вследствие особого ходатайства Владыки и милостивого ручательства его в том, что княгиня давно уже ведет приготовительную к монашеству жизнь, обязательный трехлетний искус был отсторонен и разрешено было постричь княгиню в монашество тотчас же.

• Вот ваше желание, княгиня, исполнилось; теперь только вам следует принять пострижение и вступить в управление новою обителью.

Это ее очень смутило.

• Пострижение я готова принять, Владыко, — говорит она ему, — а начальства я не желаю: мне лучше повиноваться, чем повелевать...
• Вы основательница и учредительница, кому же быть и настоятель­ницей, как не вам? Готовьтесь к пострижению.
• Да к пострижению-то я рада с великою любовью приготовляться, но от начальства избавьте...
• Если хотите быть монахиней, то прежде всего научитесь послуша­нию и этим докажите, что умеете повиноваться; а если желаете, чтоб община стала монастырем, то сами сделайтесь игуменией. Предоставляю вашему решению, иначе монастырь открыт не будет; выбирайте.

Княгиня пришла в великое затруднение: желала монашества, а начальства избегала и хотела, чтобы община была обращена в монастырь, а монастыря не хотели открывать, ежели она не примет начальства.

Как тут быть? Делать было нечего: княгине пришлось сделаться мона­хиней, а монахине нельзя было ослушаться своего архиерея. Согласилась.

• Да будет, — говорит, — воля Божья и ваша; что благословите, то и сделаю.

«Страх, — пишет княгиня, — и недоверчивость к самой себе смущали меня; недостоинство мое, неопыт­ность приводили меня в робость, но, препобеждая свое чувство, я предала себя в святое послушание: да творят со мною, как почли за лучшее, и да попекутся о спасении убогой души моей!»

10 сентября после Литургии в домовой митрополичьей церкви, что на Троицком подворье, Евдокия Николаевна для приготовления ее к постри­гу была поручена Владыкою игумении Вознесенского монастыря, что в Кремле, Афанасии, почтенной старице и рабе Божией, которая и стала восприемницей новопостриженной от Евангелия. «Предав себя, — пишет княгиня, — в волю Божию и Архи­пастырскую, с почтением и любовью от руки его приняла мне назначен­ную мать и, в тишине души поклонившись им до лица земли, поручила себя их святым молитвам».

С разрешения Владыки весь этот день она провела в своем семействе с дочерью, зятем, их детьми, с присными, другом своим Елисаветой Алексеевной Ельчаниновой (о которой пишет: « С 17 -летнего нашего возраста мы пребывали с нею в неизменном добром дружестве»). Тихо увещевала Евдокия Николаевна своих родственников и друзей не горевать о ней. «Молчание, с которым они меня слушали, — пишет княгиня, — нарушалось иногда слезами, но не сетованиями». 11-го она переехала в Вознесенский монастырь и поместилась в назначенной ей келлии. «Со мною была, — пишет она, — смотрительница Борисо-Глебского общежития рясофорная монахиня Елисавета, одна юная послушница и усердная Александра Лавреньтьевна (бывшая крепостная кн. Мещерской, давно уже, впрочем, отпущенная ей на волю, впоследствии вторая игумения Аносина монастыря), которая не оставила меня, хотя я тогда не требовала, даже не желала ничьих услуг».

Владыка сам пожелал постричь княгиню и назначил совершение этого трогательного обряда за всенощной под Воздвиженьев день.13-го в пятом часу пополудни Евдокия Николаевна исповедовалась у прежнего духовника своего Стефана Никитовича, священника церкви св. Симеона Столпника, после чего простилась с детьми, Елисаветой Алексеевной Ельчаниновой и сестрою своею Надеждой Николаевной Шереметевой. «Когда звон колоколов возвестил, — пишет княгиня, — о приближении Владыки, запели приличные к выводу стихи и матушка подала мне образ Казанской Божией Матери, присланный к моему постригу митрополитом Серафимом, меня повели в сопровождении духовенства, монашествующих Вознесенского монастыря, детей моих, знакомых и домочадцев в храм Великомученицы Екатерины и поставили на хорах. На первом часе свели меня с хоров. Владыка стоял у аналоя. Я мысленно, кроме пострига своего, ни к кому и ни к чему не была обращена, лишь молила Бога, да не допустить меня посрамить звание, в которое облекаюсь Его милосердием. Именем Евгении нарек меня Владыка по своему произволу». Все родные и близкие съехались на пострижение, и очень было это трогательно и умилительно видеть, как постригаемая плакала и произно­сила обеты... Стечение зрителей было до того значительно, что люди Евдокии Николаевны не могли протесниться в храме и обратились к полицмейстеру Обрезкову со слезной мольбою: доставить им возможность отдать последний долг своей матери. Обрезков сам ввел их в храм и поставил так, что они могли видеть постриг своей прежней госпожи.

 «По окончании пострижения, — пишет мать Евгения, — Владыка поставил меня с крестом и свечою в руке на то место, где я должна была стоять, и почтил меня первый духовным приветствием. Выходя из церкви, он подал мне благословенный хлеб для вкушения по немощи и приказал игумении привести меня на утро в Чудов монастырь, где предполагал служить Литургию и где приобщил меня Св. Тайн. Ночь провела я в храме. Следующий день на Литургии во время входа с Евангелием иподиакон подошел к матушке и сказал ей, чтобы вела меня ко Владыке, наклоня мне голову. Он возло­жил на меня руку, прочел молитву, поставляя меня игумениею Борисо-Глебского Аносинского монастыря, на удивление многим, паче же всех, думаю, мне грешной. Он приобщил меня Св. Тайн, и по окончании, вручая мне посох, сказал трогательное назидание».

Архимандриту Богоявленского монастыря о.Иннокентию было пору­чено Владыкою открыть Борисо-Глебский Аносинский монастырь и ввести в оный мать Евгению игумениею. «18-го утром, — пишет мать Евгения, — о. архимандрит прибыл к нам (к Озеровым) и мы немедленно отправились в путь... Я ехала в особом экипаже с Александрой Лаврентьевной. Всю дорогу мы молчали, но когда стали подъезжать к монастырю, в нескольких верстах от него она заговорила, открылась мне, что в храме во время пострига она, призывая Бога в помощь, возжелала более не отставать от меня, несмотря ни на какие скорби и тесноту... Поблагодарив ее за усердие, я просила не приносить никакой жертвы меня ради. У ворот монастыря о. архимандрит встретил меня в облачении и с крестом в руках, при нем находился местный священник и казначея с монастырски­ми... Запели «Достойно есть» и повели меня в храм. О. архимандрит приказал священнику прочитать указ о преобразовании общежития в монастырь и о поставлении меня в игумении».

Предложив новопоставленной игумении занять подобающее ее сану место и сказав ей приветственную речь, о. архимандрит по возглашении диаконом ектении с многолетием Императору Александру и всему Царствующему Дому, Святейшему Правительствующему Синоду, архиепископу Московскому Филарету и преподобной игумении Евгении, — в мантии и с крестом в руках, повел последнюю в настоятельские келлии, где, пишет игумения Евгения, «в присутствии монастырских сказал общее для всех нас наставление: мне — в каком духе править монастырем, а им — как повиноваться».

На следующий день перед Литургиею о. архимандрит с тремя священниками и столькими же диаконами, подняв хоругви и образа, совершил крестной ход вокруг монастыря, «с того времени, — прибавляет мать Евгения, — ежегодно 18 сентября, в день открытия обители, бывает у нас крестный ход с молебствиями. После Литургии и благодарственного молебна Господу Богу я угощала всех завтраком в моих келлиях; от меня все пошли за общую трапезу. Откушав с нами и пожелав нам всякого блага, а паче мира и спокойствия душевного, о. архимандрит поехал в обратный путь, приняв от меня для доставления Владуке письмо и рапорт».

«Аз грешная, - так заключает мать игумения описание этого дня, - осталась одна для прохождения нового поприща»…

19.09.2012