Троицкий собор и Борисоглебский монастырь в Аносино: история и современность. От усадебного храма к ставропигиальному монастырю

В конце 18 века Аносино было заброшенным сельцом в 30 верстах от Москвы. В это время его приобретает княгиня Авдотья Николаевна Мещерская, преобразившая усадьбу, сделавшая это место одной из замечательных жемчужин Подмосковья. 

Основательница Аносина Борисоглебского монастыря игумения Евгения, в миру Евдокия (как принято тогда было говорить: Авдотья) Николаевна Мещерская происходила из старинного дворянского рода Тютчевых, приходясь родной теткой прославленному российскому поэту. Пятый ребенок в семье (у нее было трое братьев и три сестры), она родилась в 1774 году в родовом поместье Гореново под Рославлем. 

Рассматривая феномен усадебного храма, полагали бы небезынтересным обратиться к опыту Тютчевской семьи. Хотя исследователи неоднозначны в своих отзывах о личном благочестии отца семейства, Николая Андреевича Тютчева, однако факты свидетельствуют, что человеком, равнодушным к религии, его назвать никак нельзя. Сделавшись владельцем родовой усадьбы в Гореново, под Рославлем, он первым делом отстраивает новую деревянную церковь в честь Святой Живоначальной Троицы, после чего село обретает второе имя, Троицкое. Получив в приданое за Пелагеей Денисовной Панютиной имение в Овстуге, он возводит церковь Успения Пресвятой Богородицы.  «Беспримерным» благотворителем храма, причта и крестьян запомнился современникам его сын Иван, отец поэта Федора Ивановича Тютчева. Унаследовав после смерти старшего брата Знаменское под Угличем, Николай Андреевич принимает на себя заботу о возведении и в нем каменного храма. А еще через пять лет решается на грандиозный проект по замене деревянной Гореновской церкви на новый собор. Однако строительство затянулось на 23 года и увидеть воплощение своего замысла Николаю Андреевичу не довелось, завершалось возведение храма уже под надзором его сына Николая, который ради этого даже заложил имение. Ктиторство было не чуждо и другим членам этого благочестивого семейства. Упомянем, например, оригинальную бескупольную церковь Преображения Господня в селе Творишичи Брянской области, ради постройки которой овдовевшая и потерявшая единственного сына на Бородинском поле, Варвара Николаевна Безобразова, дочь Николая Андреевича, продала все имущество. ИлиПокровскую церковь, выстроенную в своем имении младшей из сестер, Надеждой Николаевной Шереметьевой. Таким образом, мы видим, что традиция усадебного храмоздательства была глубоко укоренена в роду Тютчевых.

Обратимся теперь к судьбе Авдотьи Николаевны. В 1796 году, за год до смерти отца, на 23 году жизни, она покидает родной дом, выйдя замуж за князя Бориса Мещерского. Однако Господь не судил ей счастливого супружества. Всего через два месяца после венчания князь Борис скоропостижно умирает, простудившись на охоте, и молодая вдова остается один на один со своим горем в ожидании младенца. Этот период тягостных душевных переживаний, стал поворотным в духовном отношении – находясь почти на дне отчаяния, она знакомится с творениями святителя Димитрия Ростовского и перед молодой вдовой открывается новый путь служения ближним и Богу. «Он обратил меня от безумного мудрования» – вспоминала княгиня впоследствии с благодарностью к святителю Димитрию. 

Вскоре (1799 г.) Авдотья Николаевна, дабы укрыться от неприятных воспоминаний, приобретает заброшенное сельцо Аносино, в 30 верстах от Москвы, на живописном берегу реки Истры, где поселяется с маленькой дочерью Анастасией, и сиротками, которых стала принимать на воспитание. В недолгом времени Аносинская усадьба становится излюбленным местом пребывания княгини. Ее печалила лишь отдаленность храма и, чтобы восполнить этот недостаток, она испрашивает благословение на возведение церкви в собственном имении, что, как мы видели, вполне соответствовало семейному обычаю Тютчевых. Храм замысливался именно как ктиторский, в посвящениях его алтарей нашли отражение воспоминания о людях и обстоятельствах, имевших для княгини Мещерской личное значение. Центральная часть храма представляет ротонду, посвященную Святой Живоначальной Троице – безусловно, это не редкое посвящение, однако возникают и довольно прозрачные аллюзии с гореновским храмом, оконченным к 1809 году. Северный алтарь – ставший некоей смысловой доминантой храма, а впоследствии даже и монастыря, и всего села, получившего со времени возведения храма второе наименование – Борисоглебское – устроен в честь князей-страстотерпцев Бориса и Глеба – святых покровителей покойного супруга Авдотьи Николаевны, князя Бориса Мещерского. Южный придел храмоздательница посвятила Божией Матери в честь Ея иконы Тихвинской. Надо отметить, что и это не случайно. Поводом стало чудесное спасение княгини, ее дочери и подруги во время паломничества по неспокойной Ладоге в Тихвин. 

Однако ведь и этот эпизод говорит о большем – об особом почитании, которым пользовалась Тихвинская икона в семействе Тютчевых. Это подтверждает и тот факт, что почти в то же самое время мысль устроить Тихвинский придел приходит и супруге Николая Николаевича Тютчева, унаследовавшего имение в Гореново. 

Таким образом, мы видим, что сама задумка храма ярко свидетельствует о его тесной связи с судьбой храмоздательницы, что естественно для «частного», «ктиторского» храма.

Благословение на строительство было испрошено в 1809 году, строительство велось исключительно на личные средства Авдотьи Николаевны, она же должна была обеспечить содержание священника и причта. 

Храм был выстроен и готов к освящению к 1812 году, однако в том же году явилось нежданное бедствие: разразилась война с Наполеоном. Княгиня со всеми живущими у нее уехала наскоро в г.Моршанск. Московский дом Мещерских погиб в пожаре, усадьба в Аносино и церковь были разграблены французскими мародерами. Новые скорби, однако, не подкосили духовно окрепшую княгиню. Опытно зная тот единый источник, где можно черпать неоскудевающие силы, и единственное надежное прибежище среди волн житейского моря, она приносит обет, что по возвращении началом своих дел положит освящение храма во имя Тихвинской иконы Божией Матери. На заемные деньги были исправлены повреждения в церкви, обеспечено содержание священника и причта, в долг приобретены священные сосуды, крест, Евангелие. 23 июня 1813 года был освящен придел Тихвинской иконы Божией Матери, в Аносино начали править Божественную службу. Сама же княгиня с домочадцами не имела, по собственным ее воспоминаниям, где голову приклонить и чем накормить людей и лошадей – она вынуждена была вновь отправиться странствовать, назначив часть занятых денег на то, чтобы какой-нибудь уголок съютили к зиме. 

Относительно архитектурных особенностей храма стоит отметить, что Троицкий собор сооружен в стиле зрелого классицизма, близкого казаковской школе. Холодный храм и теплая двухпридельная трапезная соединены между собой коротким переходом, над западной папертью поднимается стройная колокольня, завершенная цилиндрическим ярусом звона. Двусветная ротонда храма покрыта куполом с легким деревянным фонариком, напоминающим беседку, и венцом люкарн. Оштукатуренные фасады рустованы, сандрики и карнизы выполнены из белого камня. По замечанию свт. Филарета (Дроздова), «странная архитектура того времени, вкус Александровского царствования, круги да столбы. Да ветхое все, строилось на гроши». 

В 1820 году в память покойного мужа княгиня устроила при аносинской церкви богадельню на 12 женщин, а через год испрашивает благословение на организацию на ее основе женского общежития[1].

4 мая 1822 года святитель Московский Филарет (Дроздов) освятил в Аносине храм Живоначальной Троицы и открыл общежитие, назначив его попечительницей Евдокию Николаевну.  

 В 1823 году общежитие было преобразовано в монастырь. А Авдотья Николаевна, приняв монашеский постриг, стала, по настоянию святителя Филарета Московского, игуменией вновь основанного монастыря, с именем Евгения.

Традиция основания подобных «частных» монастырей имеет глубокие корни в церковной истории. Здесь можно вспомнить «семейные» протомонашеские общины в раннехристианском Риме, аскетическую общину будущего святителя Василия Великого или Сакудионский монастырь, в котором начинал подвижническую жизнь прп. Феодор Студит. Впрочем, эта тема достойна более подробного освещения, что, к сожалению, не позволяют рамки настоящего доклада. Отметим лишь, что во второй половинеXIXв. данная традиция пережила новый расцвет в Русской Православной Церкви, дав множество монастырей и общин, для примера укажем на женские монастыри Крестовоздвиженский, Спасо-Влахернский или общину «Отрада и Утешение».

На плане, спроектированном Авдотьей Николаевной, мы видим, что монастырь предполагалось выделить стеной, помимо храма, в его территорию включался богаделенный дом, разбитый на кельи и имевший общую сестринскую трапезу. Дом священника предполагалось обратить в кельи для монашествующих, а диаконский – в гостиницу. Священника же и причт предполагалось разместить вне монастырской ограды.

Святые врата по первоначальному проекту должны были располагаться в полукруглом выступе ограды, венчаться куполообразными навершиями. Центральную арку украшает надпись «Сия врата Небесныя». 

Вскоре, однако, первоначальный замысел претерпевает существенные изменения. 

Наиболее важным из них стало устройство в линии монастырской ограды храма. Сложно с достоверностью сказать, что послужило основным импульсом к строительству нового храма. Сама игумения Евгения обосновывает эту необходимость потребностью в отдельной церкви для отправления треб прихожан[2].Эта потребность во многом обусловлена особенностями строгого общежительного устава Аносиной пустыни, территория которой должна была стать (и действительно стала) закрытой для посторонних лиц. Новая церковь, с одной стороны, не была оторвана от монастыря, но с другой, позволяла оградить монашествующих от тесного соприкосновения с мирянами и от вовлеченности в их житейские проблемы. В то же время существует и монастырское предание об основании привратной церкви, которое связывает ее закладку с трагической смертью сторожа, угоревшего во время ночного дежурства в сторожке, расположенной на этом месте. И эта история добавляет немаловажные штрихи к портрету игумении Евгении, так как проявляет ее человечность, стремление почтить вечной памятью и неусыпаемой молитвой жизненный подвиг человека, каким бы скромным и незаметным ни казался его социальный статус во времена господства крепостного права. Так или иначе, храм был построен в первый же год существования монастыря и освящен лично митрополитом Филаретом Московским[3]в честь святителя Димитрия Ростовского – вспомним, что именно этот святой сыграл особую роль в духовном становлении молодой вдовы княгини Мещерской, благодарную память о чем она сохранила в своем сердце на всю жизнь. 

 Несколькими годами позже архитектурный ансамбль монастыря был дополнен еще одной церковью, пристроенной к бывшему богаделенному корпусу, так называемому, больничному, где располагались кельи преимущественно для престарелых и немощных монахинь. Храм соединялся с корпусом переходом, так что насельницы получили возможность посещать богослужения, не покидая помещения. Церковка, первоначально деревянная, была освящена в честь святой великомученицы Анастасии Узорешительницы – ангела дочери игумении Евгении. Вновь мы видим тот же принцип ктиторского посвящения – распространенный теперь уже на весь монастырь.

Однако не только в архитектуре монастыря сказалась душа Матушки-первоначальницы, но в первую очередь, конечно, во внутреннем устройстве обители. 

Игумения Евгения (Мещерская) была мудрой настоятельницей и верной сподвижницей святителя Филарета Московского. Всецело разделяя его заботу о воскрешениидуха древнего иноческого жития, которым так ярко сияли монастыри древней Руси, она испрашивает для Борисоглебской обители строгий устав, и владыка дает сестрам чин общежития на основе правил Феодора Студита. Это имело особое значение в тех исторических условиях, когда был основан монастырь – ведь киновиальный уклад к тому времени пребывал в забвении, что крайне негативно сказывалось на устроении монашеской жизни[4]. Аносиной пустыни было суждено стать первой женской общежительной обителью, как по времени основания, так и по своему влиянию на последующие преобразования 

Обитель в Аносино, удаленная от человеческого жилья и мирской суеты, была пустынью не только по названию. По территории монастыря, согласно уставу, никто из посторонних не имел свободы ходить. Не допускалось наемного труда. Все работы, вплоть до изготовления обуви, сестры выполняли самостоятельно. При этом запрещалось ходить в мир «за сбором». Труда в монастыре было много, но столько, чтобы он не препятствовал молитве. Уставные, долгие службы начинались глубокой ночью. Келейно же сестры упражнялись в молитве Иисусовой. Общежительный устав избавлял насельниц от излишних попечений и вместе с тем приучал к смирению и нестяжательности. По кельям не позволялось иметь ничего лишнего, только самое необходимое, никто ничего не мог получать от мира. Воспитанные в таких довольно суровых условиях, сестры быстро взрослели духовно и становились способны руководить вновь поступающими послушницами на пути монашеского делания. В обители зарождается женское старчество. 

Монастырь быстро расширялся и благоукрашался.Расцвета, как в духовном так и в материальном отношении, он достиг при внучке Первоначальницы монастыря, также принявшей монашеский постриг в Аносино с именем Евгения. Игумения Евгения (Озерова) стала третьей настоятельницей Аносиной Пустыни. Всего за несколько десятилетий число насельниц возросло с 12 человек до 190. Благодаря строгому уставу и усердию сестер, Аносино становится образцовой общежительной пустынью как по укладу жизни, так и по духовным достижениям, славясь прежде всего своим подвижничеством, отчего стяжала в народе имя «женской Оптиной пустыни». Из Аносиной пустыни ростки монашеского общежития пересаживались в другие обители. Аносинский Борисоглебский монастырь становится своеобразным училищем благочестия, где возрастали будущие настоятельницы и старицы для многих монастырей в Московской епархии.

При игумении Евгении (Озеровой) преображается и архитектурный облик монастыря. Перестраивается обветшавшая к тому времени трапезная часть Троицкого собора, причем Тихвинский придел был переосвящен как Успенский, в честь прославившейся в эти годы местной чудотворной иконы Успения Божией Матери, получившей название «Звенигородская» (утрачена после закрытия обители)[5]. Также поновлен больничный корпус, а деревянная Анастасинская церковь при нем перестроена в камне.

В 1884 году при игумении Иоанне (Макаровой) был обновлен храм святителя Димитрия Ростовского[6], из холодного он сделался теплым, получил новый позлащенный крест и такую же главу, но главным образом обновление сказалось во внутренней его отделке, которая была поручена художнику В.Д.Фартусову, известному по работам в Храме Христа Спасителя[7].

Ко времени революции 1917 года Борисоглебская Аносинская обитель была процветающей. В ней подвизалось около 180 монахинь и послушниц, хозяйство было хорошо налажено, здесь производили почти все виды сельскохозяйственных работ, занимались вышивкой и другими рукоделиями. Но законы нового времени не щадили никого – Аносина Пустынь разделила общую судьбу всех российских женских монастырей. Сперва монастырь был переведен на статус трудовой артели, но вскоре и это показалось недостаточной мерой – и 1928 году игумения Алипия, старший священник и несколько сестер были арестованы и сосланы, а обитель закрыта. 

После разгона монастыря Троицкий храм продолжал еще некоторое время действовать как приходской. Изгнанные сестры, оставаясь верными родной обители, не расходились далеко, селились у окрестных крестьян, и старались в своей повседневной жизни придерживаться монастырского распорядка. Однако в 1931 году последовали аресты – сперва был сослан служивший в Троицком храме иеромонах Евфросин (Антонов, преподобномученик) с группой монахинь[8], через пару месяцев за ними последовали еще 17 сестер[9]. С тех пор храм пустовал, а в 1933 году был официально упразднен «за ненадобностью».

В Великую Отечественную войну Аносино оказалось в эпицентре боевых действий. Особенно ожесточенные бои на подступах к Москве велись на этих землях в декабре 1941 года. 4 декабря колокольня с приделами была взорвана солдатами 172 саперного батальона[10]. Сохранилась лишь ротонда «холодного» собора. 

В годы «зрелого социализма» разрушение этого памятника духовной культуры продолжалось. Именно в это время Троицкий собор лишился трехступенчатого завершения с куполом. Сохранившаяся кое-где по стенам роспись пришла в столь плачевное состояние, что реставрации уже не подлежала. Тем не менее, она продолжала поражать своей духовной мощью. 

Что касается других архитектурных объектов монастыря, Анастасиинская церковь первой прекратила свое существование сразу же по закрытии обители. Там в разное время располагался клуб, медсанчасть, жилые помещения. Здание было перепланировано по барачному типу, так что ничто в его внешнем виде и убранстве не напоминало о существовании здесь храма.

Здание Свято-Димитриевской церкви сохранилось до наших дней. В советское время там располагался магазин, потом склад стройматериалов. К девяностым годам оно пришло в аварийное состояние, однако именно в нем стали совершаться первые службы, пока не был восстановлен Троицкий храм.

Восстановление поруганной святыни было начато после возобновления иноческой жизни в Аносино в 1992 году. 

Восстановление архитектурного ансамбля монастыря шло одновременно с  налаживанием хозяйства и возрождением духовной жизни. 

В 1999 году обитель получает статус ставропигиального монастыря. За прошедшие годы заново отстроены Троицкий собор и Анастасиинская церковь, отреставрирован Свято-Димитриевский храм. В 2013 году освящены храмы святителя Димитрия Ростовского и Анастасии Узорешительницы, 6 декабря 2015 года Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл совершил чин великого освящения собора в честь Святой Живоначальной Троицы Борисоглебского Аносина монастыря. Троицкий собор расписан, ведется роспись храма святителя Димитрия Ростовского. Богослужения в обители совершаются ежедневно, читается неусыпаемая псалтирь. Между стремлением сестер к вечности и повседневными хлопотами немаловажное место занимает и благоговейная память о наших корнях. Сестры чтут игумений и сестер, несших свой подвиг в Аносино прежде нас. Поминаем их в своих молитвах и верим и в их помощь в нашей жизни. Поддерживается связь с родиной Первоначальницы монастыря в Рославльском сельце Гореново. Исторические постройки на месте: где было родовое гнездо Тютчевых, к сожалению, утрачены, однако потихоньку возрождается молитвенная жизнь – в маленьком храмике, оборудованном из строительного вагончика, уже довольно регулярно совершаются богослужения, Аносинские сестры стараются посещать эти места хотя бы раз в год, доброй традицией стало передавать местным жителям подарки к Рождеству Христову и Пасхе, что помогает возродить историческую память. Сестры занимаются архивными разысканиями, сотрудничают с местными краеведами и государственными музеями. Собранные материалы позволили сформировать небольшую музейную экспозицию, посвященную истории нашего монастыря.

 

---

[1]ЦГИА СПб Ф 769. Оп.102. E.x. 76

[2]ЦИАМ ф.203,оп.746,д.666 л.1

[3]ЦИАМ ф.203,оп.746,д.666 л.5  

[4]Надо отметить, что в 1821 году, когда владыка Филарет стал московским архиепископом, в его епархию входили семь женских монастырей в городе Москве и три за его пределами (Денисов Л. И. Православные монастыри Российской Империи. Полный список всех 1105 ныне существующих в 75 губерниях и областях России (и двух иностранных государствах) мужских, женских монастырей, архиерейских домов и женских общин. М., 1908. С. 490–527), но ни один не был организован на общежительных началах. Вместо того чтобы жить в общих корпусах, монахини и послушницы жили в отдельных кельях, которые считали своей собственностью, причем зачастую в окружении мирских лиц, каждая монахиня занималась ведением своего хозяйства, закупкой съестного и приготовлением еды. Трапезная, если таковая существовала, предназначалась в основном для бедных монахинь и послушниц, а более обеспеченные предпочитали кормиться в своих кельях. При таком порядке вещей уровень общинной жизни и дисциплины был низким, но и уединение для большинства сестер невозможно из-за необходимости торговать на рынке своими изделиями,  вообще изыскивать средства к существованию. Монастыри оставались относительно аморфными, внутренне разобщенными и зависимыми от вопросов собственности.

С болью пишет об этом в своих дневниках игумения Евгения (Озерова) после шести лет игуменства в штатном Московском Страстном монастыре, до этого проведшая «в общежительном монастыре (в Аносино) слишком 29 лет в послушании и настоятельницей». «Хоть ныне и учреждена почти везде общая трапеза, но тем не обеспечивается еще жизнь живущих в монастыре. Всем нужны: одежда, обувь, чай, дрова… для сего сестрам нужно своим трудом все сие приобрести. Поэтому учреждаются чреды для исправления послушаний, чтобы иметь время на свою работу для продовольствия». Помимо этого сестры должны были также заботиться «о соблюдении себе некоторой суммы на расходы при пострижении и поминовении по смерти, для чего или увеличивают труд или обращаются к благотворителям и тщательно хранят подаваемые им монеты», при этом «каждая живущая в монастыре сама без совета распоряжается своей собственностью по своему желанию и настоятельницы сие не касается». Ввиду всего этого «послушание совершается по внешности или по очереди», главным же двигателем при этом является стремление «не лишиться времени на свою работу за неисполнение», внутренние занятия и душевное расположение сестер остаются вне поля зрения настоятельницы. Даже время церковной службы и келейной молитвы разное у имеющих достаток и бедных сестер, последние иногда и «до глубокой ночи заняты своим рукоделием для содержания нередко [не только] себя, но и всех живущих вместе». Почти все сестры жили в отдельных кельях, приобретаемых за свой счет и считавшихся их личной собственностью. Каждая келья имела старшую монахиню, около которой проживали «ее родные или келейницы, большей частью ей самой избранные, занятые работой в свою пользу». Хотя в монастыре имелись хозяйственные помещения – «погреба, амбары и проч., но весьма малые и неудобные… Но взамен сего у каждой келии есть свой погреб, чулан, кухня, так что и при получении общей пищи каждая сестра может стряпать и хранить свой запас как и когда угодно». С грустью сравнивает игумения Евгения подобный образ жизни с жизнью «на квартирах или в богадельне» и отмечает, что при таком устроении монастыря «вся забота настоятельницы – о внешнем благоустройстве, об общем приличном поведении живущих в монастыре, о благочинии в храме, о приходе и расходе монастырских сумм». «Но духовного воспитания, – заключает мать Евгения, – существовать не может, и люди не возрастают духовно, не усовершенствуются. Может быть, многие и проводят жизнь добрую, но не опытную ни в духовном, ни в нравственном, ни в хозяйственном отношении» (Женская Оптина: материалы к летописи Борисо- Глебского женского Аносина монастыря. М., 2007.  С. 295-298).

Святитель Филарет не мог не скорбеть о состоянии дел в старых штатных монастырях своей епархии. По свидетельству епископа Леонида (Краснопевкова), митрополит Филарет «от юности чтил монашество – истинное монашество, как лучший цвет христианства, и самую свойственную для него почву находил в общежительстве, которое и поощрял всемерно…» (Женская Оптина…С. 249). В течение почти пятидесяти лет предстоятельства в Московской епархии он тратил много сил на укрепление общежительного и молитвенного характера жизни в подчиненных ему монастырях, желая преобразования на киновиальных началах и существовавших особножительных обителей, однако, поскольку это начинание встречало болезненное сопротивление, приводившее к расколу в сложившихся сестричествах, а действовать силой святитель не хотел, то в итоге удалось водворить киновиальный устав лишь в Серпухове, в других же монастырях – лишь отдельные его элементы. Гораздо плодотворнее оказалось создание новых, основанных на началах общежития, религиозных общин. Его рукой насаждены женские общежительства: Аносинское Борисоглебское, Одигитриевское, Бородинское, Влахернское, Крестовоздвиженское (см. Прот. Максим Козлов. Святитель Филарет (Дроздов) и его отношение к женскому монашеству. Филаретовский альманах. В. 2. М., 2006. С. 7). По словам епископа Леонида, в деле устроения Аносина монастыря «особенно видна душа этого истинного любителя монашества. Приснопамятная основательница Борисоглебской обители (игумения Евгения (Мещерская)) была по духу мудрого архипастыря и смиренномудрого инока Филарета Московского».

[5]ИАХМНИ. Е.х. 74  л.1

[6]ЦИАМ ф.54 оп.140 д.2

[7]. Он расписал купол, стены храма и иконостас в русском вкусе. 

Критики-искусствоведы того времени отмечали, что "отличительный характер его живописи тот, что она не подкупает взор наблюдателя каким-либо намеренно расчитанным реализмом, не режет глаз яркостью и густотой красок, но зато она не утомляет и не прискучивает ему. Напротив, чем далее останавливается на ней взор наблюдателя и чем внимательнее последний старается вглядетьсяся в нее, тем более она приковывает его к себе, затрагивая его душевные струны, и тем большее нравственное удовлетворение получает он в результате своего наблюдения. При тонкости и изящности стиля, живопись г.Фартусова носит на себе характер некоторой идеальности, отличаясь в то же время строго православным христианским духом". Художник относился к церковной живописи как к своего рода проповеди, вещающей сердцу христианина своими живыми наглядными образами.

[8]ГАРФ. Ф. 10035, оп.1,. д. П-75838 и П-76552

[9]ГАРФ. Ф. 10035. оп1  д. П-76586

[10]ЦАМО РФ ф32698, оп.175225, д.7, л.3

13.12.2018